Флэшмоб в России больше, чем флешмоб

В сочельник всегда очень хочется есть. Работать нельзя. Телевизор выключен. И, может быть, нашлось какое-то дело, но все равно сидишь и ждешь. Маешься без дела. Меряешь квартиру шагами. Ночь. Всюду свет приглушен. Тихо. Очень тихо. Так тихо, как вообще может быть в этом городе, что никогда не спит по ночам.
В сочельник всегда тяжело и тоскливо. Так грустно, что волком хочется выть. Я беру пальто и выхожу на улицу. Третий раз за вечер.
Куда идти? Какая, в принципе, разница! В городе, где круглосуточно светло. В городе, где даже компас заблудился бы в перекрестьях троллейбусных проводов, сиянии фонарей.
Волхвы шли на свет Звезды. Интересно, разглядели бы они Звезду где-нибудь в районе МКАДа? А, разглядев, не вышли бы, изумленные, к останкинской телебашне?
Да! Хорошо, что это все произошло тогда. И там. Хорошо, что не тут.
Кстати, о волхвах. Надо еще один подарок на Рождество купить. Самый заветный. Маленькой девочке, что сопит сейчас где-то на тринадцатом этаже. Что пойдет со мной на ночную службу лишь только через год. А, скорее всего, через два. Ей еще рано.
Чего же ей подарить? Да и все закрыто уже, наверное. Вот так всегда! Самые важные подарки и забываешь купить. Покупаешь дезодорант для малознакомого друга малознакомой подруги, письменный набор для начальника, новый ошейник для собаки. А про главное вечно забываешь.
Я иду искать подарок. Пусть. Должен же быть в этом городе хоть один круглосуточный магазин. Хоть один магазин, открытый в сочельник. На улице с вечера ощутимо похолодало, и встречные прохожие сосредоточенно кутались в застегнутые на все пуговицы дневные наряды. Шарф благополучно забыт дома, поэтому мог спокойно крутить головой по сторонам. В любом случае простыну.
Окон вокруг горит мало. Народ в основном спит, радуясь еще одному выходному. Кое-где мерцает телевизор. Может быть, кто-то из них смотрит ночную трансляцию богослужения. Хотя нет, ей еще рано начаться. Время-то детское. Никогда не понимал эти трансляции. Да еще с комментариями. Это же не футбол, в конце концов.
А потом мне рассказали про старушку. Она жила одна и однажды ночью не могла уснуть из-за страшной боли в пояснице. Она девчонкой еще на войне побывать успела, и ей там крепко досталось. И вот…. Сейчас уже она снова провела месяц в страшных битвах. В поликлинике. Выбила себе рецепт на сильное обезболивающее. И вот теперь оно не помогало. Очень больно. Тогда она решила съесть все таблетки, чтобы сразу умереть и не мучаться. И как она это решила, ей стало страшно. Она включила телевизор, а там трансляция. Заметила, что у священника в одной руке три свечи, а в другой две. Стала смотреть, когда он оплошность заметит и исправит. Не исправил.
Так осталась жить. У подсвечника в нашем храме стоит, туристов гоняет. Ей одна прихожанка масло какое-то чудотворное принесла. Говорит, помогает от поясницы.
Я подумал: вокруг меня, сзади, спереди, сверху – везде маются такие же инвалиды, сироты, просто несчастные и одинокие. Может и телевизор кому поможет. И еще понял: надо просто говорить. Как телевизор. В пустоту. И тогда твои слова точно до кого-то донесутся. До того, для кого пустота это темнота. И добро надо делать просто. И подарки дарить…
Точно! Подарок! Забыл! … Срочно искать. Ларек хоть какой- Завалящий. Не все же в эту ночь пьют, спят и молятся…
Я снова оглядываюсь. Вокруг стало еще тише. Нет, ничего не изменилось. Пробегали редкие прохожие. Проезжали еще более редкие автомобили. Но делали они это как-то… тактично, что ли. Словно стараясь не шуметь.
Вдруг совершенно безотчетно во мне шевелится страх. Мне срочно нужно вернуться домой. Посмотреть, все ли так как прежде. Лежит ли моя дочка на том же месте, где и прежде… Страх такой сильный, что стало трудно дышать. Бегом я сорвался и пробежал обратным путем за считанные секунды. Все в порядке. Спит. Сопит себе тихо. А я стою над ней и плачу. От счастья. От того, что такой дурак. От того, что…. Да не важно…
Не снимая пальто и не разуваясь, прошел на кухню. Через несколько минут все равно выходить. Достал шоколадку из холодильника и всю съел. И только потом вспомнил, что сочельник. Ничего. Может, простит. Ему еще много чего прощать или не прощать мне.
Фольга от шоколадки послушно сминается. Я стою на балконе над городом. Я думаю.
Я уже достаточно большой мальчик, чтобы верить в чудеса. И хорошо понимаю, что ничего по моей молитве не случится. И что не мне двигать горы и обращать воду в вино. Но в ночной тишине я кричу вниз: Господи, прости их всех! И дай чуда! Всем! Хоть маленькое! Пусть… пусть хоть телевизор вовремя включат. И прости! Прости, если сможешь!
Уходя из дома, я повесил на окно звезду. Неказистая, сделанная дрожащими руками из шоколадной фольги. Вот и весь мой подарок. Прости, дочка. С праздником