Праздник, который….

[Григорий]

Последний день вместе. Ни слез, ни вздоха не вырвется из моих раскаленных глаз. В голове отчаянно бушует: ухожу, уходи, ухожу, уходи, ухожу….
Руки расцепляются, пальцы расплетаются, облако волос стремительно делиться на каштановые и седеющие. Твой мир еще в шаге от моего, но это другой мир. И даже закат, в твоем мире, подозреваю, значительно красивее.
Мы были уже почти вместе. Настолько вместе, что ангелы пели на небесах. Настолько вместе, что это предназначалось бы только нам, и вот…
Вот мы уже по-другому смотрим в будущее, под разным углом. Да что - будущее, у нас уже даже воспоминания отличаются.
В голове моей только отдельные картинки: вот я на незнакомой улице стучу в барабаны вместе с какими-то марокканцами. Мы друг друга не понимаем, у нас даже жесты разные, но вино и музыка льются рекой….
Вот ты стоишь на самом краю башни. Внизу пожарные, полиция, фотовспышки. Мы смеемся: они не знают, что ты гимнастка….
Вот мы на одном из этих рафинированных, прореженных бульваров. Составляем тамошние стулья в одну пирамиду. Пытаемся объяснить жандарму художественную концепцию. Убегаем.
Я почти уверен, что ты сейчас думаешь о том же, только уже в других словах. Путаешься в кружеве деепричастных оборотов: не досказав, недопоняв, не домыслив, не дожив. Бесконечное «недо» оставляет ощущение, как от очень маленькой чашки: чай закончился, а пить еще хочется.
Мы думаем об одном и том же, но это самое «мы» уже далеко, уже воспоминание. Я, например, считаю, что всегда надо чуть-чуть оставлять на дне чашки, чтобы вернуться. Для тебя же.… Для тебя само существование завтра под вопросом, а про долгосрочные планы и говорить нечего. Для тебя либо все, либо ничего. И это пункт первый нашего противопоставления.
Но вот было ли это «все»? Существовало ли дно этой чашки? Со временем от прослоек воспоминаний начинают отшелушиваться эмоции, звуки. Забывается усталость. Остаются не мотивы, а лишь поступки. Да и то не все…
Утром, в гостиничном номере мы играли в теннис с солнечными зайчиками дома напротив, и шелестящие вязы под окном были нам сеткой. Потом я носил тебя по всему городу, бережно заворачивая в ворох нарядов, дурманящие духи, букеты цветов. Часами мы сидели у букинистов на набережной и копались в паутине времени. Пили кофе, настолько черный, что сливки исчезали в нем без следа. Щупали пульс на венозных проспектах города. Смотрели, открыв рот, на его соборы, площади. Изучали через бинокль муравейники японских туристов. Мы впитывали в себя цвет, звук, запах, прикосновение этого города. Как формальный поцелуй, щекой к щеке. Ничего личного. Ничего обнадеживающего.
Праздник не может длиться бесконечно, и финал его – проблема большая, нежели начало. И чем лучше праздник, тем трудней его закончить. Наш праздник удался.
И я помню его финал: блеск в глазах, удивительное безмыслие, отчаянная вседозволенность смертника. Жажда узника, набрасывающегося на еду, пока его не оттащили за волосы в угол. Ходишь по городу, а часы идут в обратную сторону: до отправления поезда шесть часов, пять часов, два часа. Напиться досыта не получается. Пьянею стремительно, но жажда не проходит.
Праздник не может быть всегда. Иначе он просто не праздник. Он может храниться в закоулках памяти и вызволяться оттуда случайным кодом доступа: словом, фотографией, ароматом. Умирание праздника – его суть.
Следовательно, расставание неизбежно и неотвратимо. Расцепляются пальцы, расплетаются руки. Невидимая ниточка между взглядами все тоньше. Я сморгну. Нет, я не плачу, просто…. Да, я плачу! Я боюсь, что не запомню всего, что так важно. Боюсь, что волны времени смоют из моей памяти острые, щемящие подробности, мелочи, черточки. Боюсь, что запомню этот глупый город, а забуду взгляд, тепло твоей ладони и солнечных зайчиков на стене поутру. Забуду праздник, который…ты.
Итак, прощай. Гуд бай. Оревуар. Адьёс. Чао. Долгие проводы – лишние слезы. Не было печали, да вдруг алтын. Баба с возу…. Впрочем, стал заговариваться.
Захочется ли нам повторить это все завтра? Ты знаешь, я тоже не очень уверен, что завтра существует…