Он хотел домой...

[SoLoBitch]

Зимняя эпидемия захватила врасплох всех. И даже его. Он не хотел выходить в такое морозное утро, но слово «надо» звенело в ушах, грелось в глазах, поэтому он шел сейчас по улице, которая не вышла еще из спящего состояния, засунув руки глубоко в карманы и подняв воротник пальто. Он замерз. Он хотел назад в теплую кровать. Он хотел домой.
Но слово «надо» продолжало терзать его. И он шел.
Мелкий снежок выпал на головы случайных прохожих небесным откровением. И слякоть под ногами сразу стала белой. И солнце над головами вроде стало ярче. И улица стала не такой запущенной – засверкала.
Одинокий уличный фонарь, почему-то не отключившийся, как остальные, гордо светил подрагивающей лампочкой. Мимо него проплывал снег. Под ним стекала в асфальте в дырку лужица. Рядом с ним стоял он и смотрел в горящее окно дома напротив.
А в окне была жизнь. Другая. Там были другие люди. Другая погода. Там было светло и все по-другому. В окне виднелась девушка. Она сидела за столом, стоящим около окна, вполоборота. В одной руке она держала маленькую белую чашечку, с чем-то горячим (она иногда приближала губы к краю чашки и , сложив их трубочкой, легонько дула). А другой – дотрагивалась до окна. Чертила какие-то видимые только одной ей линии. И задумчиво смотрела потом на них. Делала глоток из чашки и снова водила пальцем по стеклу, слегка запотевшему.
Мимо дома прошел человек. Посмотрел в сторону окна и тут же отвернулся. Он спешил. Он очень спешил. Ему нельзя было отвлекаться и смотреть по сторонам. Ему надо было думать. А это получалось плохо. Сказывался ночной банкет у любовницы. Ее повысили по службе, и она пригласила своих друзей к ней домой. Отпраздновать. Отпраздновали. Теперь он опаздывал на работу. И ему надо было придумать достойное оправдание. Оправдание для работы. Потому что оправдание для жены он уже придумал. И даже успел его высказать ей. Во всяком случае он смутно помнил, как ночью, слегка заплетающимся языком, он сообщил ей по телефону, что его оставил шеф на сверхурочную работу. Про которую он ей уже рассказывал. И даже вроде припоминал, как она, захлебываясь, кричала в трубку. Ему надо было думать. И он шел, уткнувшись взглядом в белую слякоть под ногами, медленно превращающуюся в серую, а затем и коричневую, с подтеками…
Дома не спала жена. Она знала, что у мужа есть любовница. И знала, что муж не был на работе в эту ночь. Даже знала, что его шеф никакой сверхурочной ему не давал. Знала, потому что этот шеф в это время был у нее. А муж позвонил ночью. Пьяный. И она отчетливо слышала рядом женский голос. Тоже пьяный. Голос звал к себе. Ее мужа. И жене было противно. В это время шеф уже ушел. Потому что его жена только что родила. И он убежал в роддом. С цветами. Которые сначала принес ей. И жене опять стало противно. Но уже по-другому противно. Еще более противнее, чем раньше. И она в который раз решила уйти от мужа и расстаться с шефом мужа. Но потом передумала. Кому она будет нужна в свои 40 с небольшим. Одна. И без квартиры. Потому что квартира принадлежала мужу. А жить в коммуналке ей не хотелось. Поэтому она просто села на диван. Расшатанный диван. Расшатанный от старости диван. И заплакала. Уткнув лицо в подушку, пахнущую мужем и шефом мужа одновременно.
А любовнице снился хороший сон. В нем ее все уважали и любили. И чужой муж не бегал к ней в обеденный перерыв, потому что был ее мужем. Ей снилось, что она красивая. Красивая как на картинке. Во сне она была стройной и подтянутой. И кроме мужа у нее был любовник. И не один, как выяснялось походу сна. Любовница пришла во сне к жене ее любовника и сказала ей, что муж ее не любит. И спит с ней. А не с женой. Потому что жена страшная и фригидная. А любовница красивая и страстная. И ее любят. Ей снился хороший сон.
А в роддоме хорошенькая медсестра показывала очередному счастливому отцу маленького, только что родившегося, мальчика. Отец радовался. Смеялся. И от этого становился глупым в глазах медсестры. Она не спала уже вторую ночь. Потому что две роженицы сошли с ума и не хотели рожать вот уже вторые сутки. Одна боялась боли, а вторая просто решила поиздеваться над медперсоналом. И просто не рожала. Но за нее заплатили. И поэтому надо было сидеть рядом с ней. И никуда не уходить. А уйти хотелось. И этот отец прыгал вокруг. Сувал ей потрепанный букет и кричал о любви ко всему миру и к ней в частности. А она злилась. Молча. Вслух злиться было категорически запрещено. Поэтому она про себя посылала всех женщин, задумавших рожать в ее смену, и всех мужчин, которые прискакивали ни свет ни заря. Она молча злилась.
А шеф радовался. Теперь у него будет сын. Маленький наследник. Теперь будет, кому отдать семейное дело. Теперь будет, на кого можно будет положиться в старости. Будет, кого обучать всем премудростям мужской жизни. Его дочь уже выросла. Купила квартиру неизвестно на какие деньги и выпорхнула из отчего дома. Ушла от сына одного из крупнейших российских нефтяных магнатов.. И зачем-то пошла в театральный. И работать. Что было совсем непонятно. Она отказалась от его, отцовской, опеки и стремительно ворвалась во взрослую самостоятельную жизнь. Ничего о ней не зная. Как считал он. Попала в плохую компанию. Где не было ни одной более менее известной фамилии. Но теперь у него был сын. Который будет…
Девушка сидела у окна. Пила горячий чай. Иногда она приближала свои губы к краю белой чашечки, складывала их трубочкой и дула на горячее внутри. И выводила на слегка запотевшем окне его имя. Потом перечеркивала. И снова выводила. Иногда отрывалась и смотрела на новый сценарий, лежавший перед ней на столе. И верила, что эта роль будет решающей в ее карьере актрисы. Потом опять выводила его имя на окне.
А он стоял напротив. И смотрел на нее. Слово «надо» меркло, ретушировалось белым снегом, падающим ему на волосы, за поднятый воротник пальто, попадающий ему в карманы и холодящий руки. Он хотел домой.